Счастье не приходит. Приходит умение его видеть.
Он стучит и грохочет по рельсам. Едет весьма неторопливо. За окном проплывают высокие стеклянные офисные здания, разукрашенные к новому году гирляндами лампочек. Параллельно трамваю движутся машины. Немного странно на это смотреть. Сама не знаю, почему. Кажется, словно ты едешь по тротуару.
Трамвай отошёл от центрального рынка, поэтому наполнен бабушками с большими авоськами в руках. Большинство из них выходит в центре, чтобы пересесть на троллейбус. Немного странно наблюдать, как бабушки толпой высыпают на остановку возле роскошного белого кинотеатра с красочными афишами. Гораздо проще представить на их месте толпу девочек-блондинок в мини-юбках и колготках в сеточку. Сама не знаю почему, но моё внимание привлекает одна старушка. Она семенит через улицу совсем рядом с пешеходным переходом, но всё же на зелёный свет. Обыкновенная, слегка сгорбленная бабушка, в коричневом пальто и сером берете. Таких в городе сотни. Таких я каждый день вижу через прилавок, когда они протягивают мне хрустяще-зелёную бумажку рецепта. И я уже знаю, что эта старушка направляется в круглосуточную аптеку на углу, где официально должна была проходить моя нынешняя практика. Но в своём сознании я уже начинаю прокручивать историю этой бабули.
Как она маленькой видела войну, скрываясь в подвале в какой-нибудь деревне под Могилёвом. Как грязная, замёрзшая, в разорванном платьице в розовый цветочек, она смотит в глаза мёртвого человека, и не понимает, на чьей стороне он воевал и кого закрывал спиной. Как горит и обваливается её дом, кричит что-то рядом соседская девчонка, а немцы на ломаном русском объясняют им, что надо уходить, что сейчас сюда придёт русские и сотрут деревню вместе с немцами.
Как жила она потом в послевоенных разбитых городах, где не осталось ни одного целого здания, в двадцать лет заканчивала восьмой класс, идя зимой в школу в валенках и телогрейке.
Как устроилась работать в столовую поваром, и встретила там своего мужа - студента морского училища, приехавшего навестить оставшихся в живых родственников.
Как, поженившись, они переехали сюда, и жили в общежитской комнате, деля её ещё с одной семьёй.
Как потом им дали квартиру, у них появились дети, а у детей - внуки. И что сейчас её муж, наверное, уже умер, а она каждый вечер, ложась спать, думает, как он там, по ту сторону? И каждый вечер, закрывая глаза, она понимает, что ей всё сильнее и сильнее хочется к нему - туда, не важно куда, лишь бы рядом.
А днём она ждёт в гости внуков и готовит им пирожки с яблочным джемом.
Мне не интересно думать про молодых девчонок, что красят перекисью волосы и густо намазывают ресницы тушью. У них ещё ничего не было в жизни, кроме дискотечного дыма, уставших под утро ног и школы спросонья. Как не было ещё у меня.
Трамвай останавливается. На параллельных рельсах так же тормозит ещё один жёлтый трамвай. Его "морда" оказывается как раз напротив моего окна. Круглые фары побиты: по одной небольшой остроконечной дырочке в каждой фаре, а от них бегут ломаные линии трещин. От этого кажется, что трамвай равнодушно смотрит куда-то в бок. Я почему-то представляю, как он сбивает человека. Молодого мужчину с чёрной короткой бородкой. Как мужчина падает на рельсы, а трамвай наезжает ему на ногу и смотрит прямо в лицо равнодушными дырками-зрачками.
Как раз напротив этой остановки находится памятник погибшим на пароме "Эстония". Этот чёрный полукруг, напоминающий мост, спускается с горки прямо на полянку у проезжей части. Мост прерван - две чёрные части одно целого тянутся друг к другу, но между ними пропасть. Раньше я никогда не понимала смысла памятника. А сейчас до меня вдруг доходит: жизнь не прекращается. Она продолжается там, поднимаясь на горку.
А трамвай едет дальше. Стекло, через которое я смотрю, поцарапано. Кто-то ключами вывел на нём плавные завитки и узоры. За окном проплывает вокзальный рынок. Это место мне всегда напоминало рынки средневековых городов, что показывают в фильмах. Такой же слякотный, полный народу на узких улочках под покатыми крышами павильонов. Там всегда пахнет рыбой и мясом, и кажется, что одежда и книжки в мягких обложках, что там продаются, все покрыты этим запахом и жиром.
Трамвай с грохотом хлопает дверями, впуская в своё нутро запах дыма. От этого сразу становится уютно, а красное заходящее солнце освещает свалку старых кораблей, заброшенный завод и деревянные дома с заколоченными фанерой окнами.
Трамвай натужно скрипит на поворотах.
На следующей остановке заходит толпа молодных парней, которые громко начинают обсуждать проблему одного "мудака-наркомана, который после отсидки вернулся к маме".
Они выходят на той же остановке, что и я, но идут в другую сторону. А я вдыхаю прозрачный холодный воздух с моря и иду в дом. Не домой, а именно в дом, потому как считать это место домом я ещё не имею права. Но мне там нравится. К сожалению, из окон квартиры не видно моря, до которого ходьбы минут пять, и не слышно шума прибоя. Зато ночью сильный морской ветер буквально рвётся в окно, а по утрам, если прислушаться, можно услышать далеко-далеко стук трамвайных колёс.
Трамвай отошёл от центрального рынка, поэтому наполнен бабушками с большими авоськами в руках. Большинство из них выходит в центре, чтобы пересесть на троллейбус. Немного странно наблюдать, как бабушки толпой высыпают на остановку возле роскошного белого кинотеатра с красочными афишами. Гораздо проще представить на их месте толпу девочек-блондинок в мини-юбках и колготках в сеточку. Сама не знаю почему, но моё внимание привлекает одна старушка. Она семенит через улицу совсем рядом с пешеходным переходом, но всё же на зелёный свет. Обыкновенная, слегка сгорбленная бабушка, в коричневом пальто и сером берете. Таких в городе сотни. Таких я каждый день вижу через прилавок, когда они протягивают мне хрустяще-зелёную бумажку рецепта. И я уже знаю, что эта старушка направляется в круглосуточную аптеку на углу, где официально должна была проходить моя нынешняя практика. Но в своём сознании я уже начинаю прокручивать историю этой бабули.
Как она маленькой видела войну, скрываясь в подвале в какой-нибудь деревне под Могилёвом. Как грязная, замёрзшая, в разорванном платьице в розовый цветочек, она смотит в глаза мёртвого человека, и не понимает, на чьей стороне он воевал и кого закрывал спиной. Как горит и обваливается её дом, кричит что-то рядом соседская девчонка, а немцы на ломаном русском объясняют им, что надо уходить, что сейчас сюда придёт русские и сотрут деревню вместе с немцами.
Как жила она потом в послевоенных разбитых городах, где не осталось ни одного целого здания, в двадцать лет заканчивала восьмой класс, идя зимой в школу в валенках и телогрейке.
Как устроилась работать в столовую поваром, и встретила там своего мужа - студента морского училища, приехавшего навестить оставшихся в живых родственников.
Как, поженившись, они переехали сюда, и жили в общежитской комнате, деля её ещё с одной семьёй.
Как потом им дали квартиру, у них появились дети, а у детей - внуки. И что сейчас её муж, наверное, уже умер, а она каждый вечер, ложась спать, думает, как он там, по ту сторону? И каждый вечер, закрывая глаза, она понимает, что ей всё сильнее и сильнее хочется к нему - туда, не важно куда, лишь бы рядом.
А днём она ждёт в гости внуков и готовит им пирожки с яблочным джемом.
Мне не интересно думать про молодых девчонок, что красят перекисью волосы и густо намазывают ресницы тушью. У них ещё ничего не было в жизни, кроме дискотечного дыма, уставших под утро ног и школы спросонья. Как не было ещё у меня.
Трамвай останавливается. На параллельных рельсах так же тормозит ещё один жёлтый трамвай. Его "морда" оказывается как раз напротив моего окна. Круглые фары побиты: по одной небольшой остроконечной дырочке в каждой фаре, а от них бегут ломаные линии трещин. От этого кажется, что трамвай равнодушно смотрит куда-то в бок. Я почему-то представляю, как он сбивает человека. Молодого мужчину с чёрной короткой бородкой. Как мужчина падает на рельсы, а трамвай наезжает ему на ногу и смотрит прямо в лицо равнодушными дырками-зрачками.
Как раз напротив этой остановки находится памятник погибшим на пароме "Эстония". Этот чёрный полукруг, напоминающий мост, спускается с горки прямо на полянку у проезжей части. Мост прерван - две чёрные части одно целого тянутся друг к другу, но между ними пропасть. Раньше я никогда не понимала смысла памятника. А сейчас до меня вдруг доходит: жизнь не прекращается. Она продолжается там, поднимаясь на горку.
А трамвай едет дальше. Стекло, через которое я смотрю, поцарапано. Кто-то ключами вывел на нём плавные завитки и узоры. За окном проплывает вокзальный рынок. Это место мне всегда напоминало рынки средневековых городов, что показывают в фильмах. Такой же слякотный, полный народу на узких улочках под покатыми крышами павильонов. Там всегда пахнет рыбой и мясом, и кажется, что одежда и книжки в мягких обложках, что там продаются, все покрыты этим запахом и жиром.
Трамвай с грохотом хлопает дверями, впуская в своё нутро запах дыма. От этого сразу становится уютно, а красное заходящее солнце освещает свалку старых кораблей, заброшенный завод и деревянные дома с заколоченными фанерой окнами.
Трамвай натужно скрипит на поворотах.
На следующей остановке заходит толпа молодных парней, которые громко начинают обсуждать проблему одного "мудака-наркомана, который после отсидки вернулся к маме".
Они выходят на той же остановке, что и я, но идут в другую сторону. А я вдыхаю прозрачный холодный воздух с моря и иду в дом. Не домой, а именно в дом, потому как считать это место домом я ещё не имею права. Но мне там нравится. К сожалению, из окон квартиры не видно моря, до которого ходьбы минут пять, и не слышно шума прибоя. Зато ночью сильный морской ветер буквально рвётся в окно, а по утрам, если прислушаться, можно услышать далеко-далеко стук трамвайных колёс.
У меня зрение -7...
Оооо... 
*?))_)( ;№:%?*:
